"ПРАВО ВОЙНЫ" У АДЫГОВ

"ПРАВО ВОЙНЫ" И НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ТРАДИЦИОННОЙ ВОЕННОЙ КУЛЬТУРЫ АДЫГОВ (ЧЕРКЕСОВ)

Среди современных культурологов есть такие, которые выдвигают тезис: культура возникает там, где люди вступают в отношения, отличные от состояния войны, что война и культура - понятия несовместимые.

Можно ли согласиться с подобным утверждением? Если говорить о сегодняшнем дне, когда человечество пришло к единству в неприятии войны как формы взаимоотношений людей, наций, государств, то, пожалуй, можно.

Но всегда ли было так? Ведь сами войны, как показывает история, были не всегда и появились на определенном этапе развития человечества. В то же время был такой период, когда у целых народов и обществ война, в силу особых исторических условий, стала тем фоном, на котором долгое время протекала их жизнь и для которых война стала ценностью на уровне общественных отношений. Возникло много нравственных, этикетных и других норм, регулирующих положение человека на войне. Можно даже говорить о появлении такого понятия как "культура войны".

Понятие "культура войны" мы считаем возможным отнести и к черкесам, которые выработали свою систему нравственных и этических норм, регулирующих взаимоотношения людей во время войны.

При рассмотрении данной проблемы необходимо учитывать, что речь идет о норме, сложившейся и освященной в этническом сознании как правильная модель, следование которой одобрялось и поощрялось. Однако это не означало, что правила соблюдались постоянно и всеми. Тем не менее, большинство их соблюдало, а несоблюдение воспринималось как нарушение этой модели и не поощрялось. Даже во время Русско-Кавказской войны черкесы, в ущерб себе, стремились быть верными тому духу рыцарской чести, который, по словам А.Г. Кешева, "жил в их крови и отражался в их действиях".

Русский офицер И. Дроздов, очевидец и участник войны на Западном Кавказе, писал: "Рыцарский образ ведения войны, постоянно открытые встречи, сбор большими массами - ускорили окончание войны. Если бы способный руководитель в состоянии был растолковать горцам их бессилие и, вооружаясь им, из-за угла встречать наступление русских отрядов, то, вероятно, война не окончилась бы так быстро".

Русско-Кавказская война, в силу ее специфики, внесла, без сомнения, определенные корректировки в отношении черкесов к традиционным установкам, правилам ведения войны. На это указывал, в частности, дореволюционный адыгский просветитель А.Г. Кешев: "Не говоря уже о том, что немногочисленные, разъединенные вечною враждою племена не могли не чувствовать слишком живо громадной разницы в собственных ничтожных средствах к защите с подавляющим превосходством и неистощимыми средствами противника, - самый способ ведения войны, принявший с самого начала партизанский характер, не разбиравший средств к достижению предположенной цели, извратив рыцарские понятия древнего черкесского наездничества, заставил адыгские племена употреблять в видах самосохранения и возмездия много таких уловок, которые не вытекали вовсе из духа народа и считались бы им при других обстоятельствах унизительными для чести наездника".

В нашем исследовании мы не будем брать в расчет последнее обстоятельство и будем говорить о традиционных нормах, правилах ведения войны, сформировавшихся у черкесов задолго до начала Русско-Кавказской войны, без учета тех трансформаций, которые были ее следствием.

Говоря о правилах ведения войны, необходимо учитывать, что они имели свою специфику в зависимости от следующих факторов:
правила, действовавшие во время войн и связанных с ними открытых сражений;
правила, действовавшие во время набегов;
правила, действовавшие во время междоусобных войн внутри черкесского этноса;
правила, действовавшие во время войны с чужим (не черкесским) народом.

Начало войны, согласно фольклорным данным, в старину сопровождалось ее объявлением. При этом в рамках наглядной дипломатии использовался коммуникативно значимый предмет: противнику отправлялась сломанная стрела - знак объявленной войны.

Согласно обычаям, жизнь и личная неприкосновенность послов и парламентеров была обязательна. "Послов убивать не в обычае", - говорили черкесы.

В рамках наглядной дипломатии, по данным Р.Б. Унароковой, использовался комплекс коммуникативно значимого предмета и операций с ним. Им пользовались во время военных походов для решения конфликтных ситуаций. Желающий начать переговоры спешивался с коня, спутывал его определенным способом, после чего становился лицом к врагу. Последний должен был "прочитать" его действия и принять предложение вступить в переговоры.

В старые времена, как повествуют предания, у воюющих черкесов был такой великодушный обычай: днем воевали, а вечером предводители противников шли друг к другу в гости, устраивали пир в честь друг друга, вели переговоры, не боясь вероломства.

Если во время войн и открытых сражений бегство считалось позором, то во время набегов оно рассматривалось иначе. К.О. Сталь писал: "Бегство во время боя не считается у черкесов стыдом, лишь бы... они, заняв удобную позицию, опять начали драться. Зато считается постыдным, если партия застигнута врасплох, если отдала без боя добычу, если у нее отбили лошадей и если, вступив в дело, партия не вынесла из боя тел своих убитых".

Бросить добычу и уйти без боя, в целях спасения жизни, считалось большим позором и проявлением трусости. Хан-Гирей писал: "Небольшие партии воинов скрытно пробираются, быстро нападают и быстро скрываются, и, в случае погони за ними, сражаются отчаянно, и тела убитых товарищей с удивительною решительностью уносят с собою; и здесь, как и в больших действиях, защищая тело убитого товарища, целые партии погибают; они, убив своих лошадей и из них сделав батареи, продают жизнь дорого. Примеры подобных отчаянных подвигов нередки, и черкесы это все делают из жажды к славе храброго воина и боясь названия труса, а не из жадности к добыче, которую им, конечно, не принесет смерть".

Добыча для черкесов не являлась самоцелью, а была лишь знаком, символом воинской доблести. Особенно это было характерно для эпохи средневековья, на которую приходится расцвет черкесского наездничества. Если во времена Хан-Гирея (XIX в.) считалось зазорным без боя бросать добычу, то в эпоху Андемиркана (XVI в.) и других героев средневекового эпоса было зазорным без боя приобретать добычу. Наездники стремились не просто захватывать добычу и уйти с ней (например, угнать табун лошадей), но искали еще при этом возможности военного столкновения.

Среди правил, действовавших во время войны, были такие, которые черкесы строго соблюдали между собой и менее строго в отношении других народов. К числу таких правил, по сведениям Н.Ф. Грабовского, относится запрет поджога жилищ и посевов. Он писал по этому поводу, "что самым предосудительным преступлением в полном значении этого слова и по понятиям кабардинцев считается поджог. Таким же преступлением считается поджечь что-либо у своих врагов и особенно сжечь хлеб".

Было только одно исключение из этого правила, о котором сообщает Хан-Гирей: "Заметим, что тот, у кого жена увезена другим, имеет право жечь дом похитителя и целую деревню, где он пребывает, но без этого случая жечь строения, хотя бы они принадлежали и заклятому врагу, почитается постыдным поступком".

Так как жилище считалось у черкесов священным и неприкосновенным, у них существовал также запрет на убийство в доме. Об этом свидетельствует до сих пор бытующее у старших выражение: "Черкесский обычай не велит убивать человека в доме".

Так, в песне о сыновьях Куденета, сложенной по поводу реального исторического события, имевшего место в 1846 году, рассказывается о набеге группы кабардинцев на кочевье ногайского хана. Когда ногайский хан отказался выдать все, что требовали кабардинцы, предводитель партии Магомет Куденетов убил его, но перед этим вывел из юрты.

Магомет Криворукий, разгневавшись,
Ногайского хана старого из дома выводит,
За юрту его заводит и
Барана, на убой подаренного, режет.

Среди других правил, соблюдаемых на войне, и норм, связанных с этим, русские офицеры, участвовавшие в войне с горцами, отмечали, что очень редко удавалось брать черкесов в плен.

И. Бларамберг писал о черкесах: "...когда они видят, что окружены, они сражаются отчаянно, дорого отдавая свою жизнь, и никогда не сдаются в плен".

В то же время при опасности попасть в плен они никогда не прибегали к самоубийству, так как у черкесов традиционно было отрицательное отношение к самоубийству.

К.О. Сталь сообщал о черкесах: "Сдаться военнопленным есть верх бесславия и потому никогда не случалось, чтобы вооруженный воин отдался в плен. Потеряв лошадь, он будет сражаться до последней возможности и с таким ожесточением, что заставит наконец убить себя".

Большим позором считалась потеря оружия: "Смерть наездника в бою - плач в его доме, а потеря оружия - плач в целом народе" - гласила черкесская пословица.

Если наездник погибал, товарищи должны были не допустить, чтобы противник завладел его доспехами. Поэтому во время войны часто завязывались отдельные сражения между теми, кто хотел снять доспехи с убитого воина, и теми, кто старался не допустить этого.

В безвыходных ситуациях, чтобы оружие не досталось врагам, черкесы приводили его в негодность: "Видя отрезанными все пути к спасению, - свидетельствовал Ф.Ф. Торнау, - они убивали своих лошадей, за телами их залегали с винтовкой на присошке и отстреливались, пока было возможно; выпустив последний заряд, ломали ружья и шашки и встречали смерть с кинжалом в руках, зная, что с этим оружием их нельзя схватить живыми". Черкесские военные обычаи не допускали, чтобы тела погибших в сражении товарищей оставались в руках врагов.

Д.А. Лонгворт по этому поводу писал: "В характере черкесов нет, пожалуй, черты, более заслуживающей восхищения, чем их забота о павших - о бедных останках мертвого, который уже не может чувствовать этой заботы. Если кто-либо из их соотечественников пал в бою, множество черкесов несется к тому месту, чтобы вынести его тело, и героическая битва, которая затем следует, - явление такое же частое в сражениях черкесов, как и в старые времена на равнине у Трои, - зачастую влечет за собой ужасающие последствия...".

С уважением и заботой черкесы относились и к телам погибших врагов. Если не было возможности вернуть тело родственникам убитого, считалось благородным поступком предать его земле со всеми необходимыми условностями. Во время войн черкесов с другими народами последние нередко требовали выкуп за тела погибших, если таковые оставались в их руках. "Тела погибших на войне выкупаются, - сообщает Ф.Д. Монпере, - этим занимаются посланцы, которые приезжают обсуждать сумму выкупа за погибшего, предлагая в обмен быков, лошадей и другие предметы: здесь можно вспомнить Гомера, который описывает сцену выкупа тела Гектора". Во время междоусобных войн и столкновений среди самих черкесов, тела погибших враждующие стороны не удерживали и возвращали беспрепятственно.

Хотя жизнь сделала черкесов чрезвычайно воинственными, они не стали из-за этого жестоким или кровожадным народом. Это отразилось и на их образе ведения войны. Т. Лапинский, три года живший среди черкесов и воевавший на их стороне, отмечал: "Адыг по натуре храбр, решителен, но не любит бесполезно проливать кровь и не жесток". У них, по его свидетельству, "изувечение трупов, отрезание голов, ушей, рук, ног, убийства невооруженных, гнусности над женщинами, которыми... сопровождается война, совсем неизвестны".

Сдавшиеся во время боя в плен пользовались у черкесов безусловной неприкосновенностью. Особые знаки внимания уделялись пленницам - их нельзя было вести пешком. Если среди пленных оказывались женщины, их везли только верхом, посадив сзади себя на круп коня.

Во время боя считалось зазорным нападать на безоружного или раненого, не могущего оказать сопротивление человека. Даже если кто-то и позволял себе подобное, его сравнивали с женщиной, говорили, что он не мужчина.

Даже во время ожесточенной столетней Русско-Кавказской войны отклонения от традиционных установок со стороны черкесов носили исключительный характер и явились, по существу, репрессалиями. На юридическом языке термин "репрессалии" означает нарушение норм права войны в ответ на нарушение этих норм противником с целью пресечения данного нарушения. Таким образом, репрессалии включают в себя предупреждение и давление на противника в форме ответной акции с тем, чтобы принудить его отказаться от дальнейших противоправовых актов ведения войны и действовать в соответствии с правом войны".

Один такой чрезвычайный случай имел место в 1840 году, когда черкесы взяли штурмом форт Лазарев на черноморском побережье. Незадолго до этого военный начальник форта Лазарев приказал высечь двух пленных черкесов. "Это вызвало такое у черкесов негодование, что...в отместку за сечение вольных горцев черкесы изрубили двух пленных русских офицеров...", - сообщает русский военный историк Ф. Щербина.

Если бы пленных просто убили, это не вызвало бы такого возмущения, так как по понятиям черкесов лучше убить человека, чем покушаться на его достоинство и честь. Пытки, телесные наказания, унизительное, оскорбительное отношение - все, что является покушением на человеческое достоинство, черкесы исключили из практики своих внутренних общественных отношений. Более того, они считали недостойным применение этих методов по отношению и к своим врагам.

Черкесское общество по своему характеру являлось обществом традиционалистского типа. Несмотря на довольно развитые классовые (феодальные) отношения жизнь здесь основывалась не на государственных институтах и законах, а на традициях, обычаях и нравственных принципах, система которых в совокупности называлась адыгэ хабээ, т.е. черкесский обычай. Одним из краеугольных камней этой системы являлось такое понятие как "напэ" - лицо, совесть, честь. Поэтому у черкесов не было ни тюрем, ни телесных наказаний, ни пыток. Вместо них использовалась система штрафов и, как крайняя мера, смертная казнь или изгнание из общества. Но самым страшным наказанием в обществе, где традиции и общественное мнение имели определяющее значение, было "потерять лицо", а значит и уважение общества. Здесь ни материальное благосостояние, ни высокое социальное происхождение сами по себе не обеспечивали значимого общественного положения. Его достижение было возможно при условии соблюдения принципов морально-правового кодекса "адыгэ хабээ". Их нарушение вело, как говорили черкесы, "к потере лица" (напэтех), что считалось страшнее смерти. "Больше смерти опасайся позора" - гласит адыгская пословица. Видимо с этим связано жесткое требование адыгских военных обычаев - никогда не сдаваться в плен. Смерть в бою избавляла от опасности лишиться чести и унизительного, оскорбительного отношения со стороны победителей. Рассчитывать на милость и благородство противника, рискуя своей честью, адыгские воины не могли.

Многие авторы, путешественники, описывающие военный быт Черкесии, находили в нем много общего с военным бытом, особенностями ведения войны в Древней Греции времен Гомера или же с рыцарской системой раннефеодальных государств Европы. Действительно, военное искусство, особенности ведения войны черкесами в XVIII-XIX веках содержали в себе много архаичных элементов. Та же черкесская конница, хотя и была блестящим воинским формированием, тем не менее принадлежала к уходящему с исторической сцены военному искусству феодальной эпохи. Хан-Гирей писал по этому поводу: "Народ, живущий в вечной войне, казалось бы должен сделаться большим знатоком в военном искусстве, однако черкесы, на войне взросшие и войною же воспитанные, лишь сделались неподражаемо воинственными, проворными, ловкими, терпеливыми и отважными, но вовсе или мало приобрели познания в военном деле".

Когда Хан-Гирей говорит, что черкесы "мало приобрели познания в военном деле", то он подразумевает прежде всего современное ему буржуазное военное искусство России, с его превосходством тактических и стратегических приемов, использование артиллерии и железной дисциплиной. Всего этого не могло быть в Черкесии с господствующими здесь феодальными отношениями. От социально-экономической структуры общества, как известно, зависит и военная структура, особенности военной тактики и стратегии. В таком обществе эталоном воина оставалась не столько дисциплинированность, сколько романтическая рыцарская удаль. Эту особенность отмечал и Хан-Гирей, указывая, что "в минуту сражений исчезают все распоряжения в войске черкесском: кто хочет, тот дерется, приказания старшины уже не действуют, а увещаниям их покорствуют только дворяне. Этому главнейшей причиной служит предрассудок, будто бы славнее сражаться лично и оказывать храбрость, нежели, распоряжаясь, содействовать существеннее успеху".

Воины во время битвы старались превзойти друг друга в храбрости. Этот мотив часто повторяется в историко-героических песнях. "В памятный день этой битвы соперничают друг с другом в храбрости двое Шабляевых", - поется в черкесской песне, посвященной нападению натухаевцев на русскую крепость. Во время битвы знатные воины не только соперничали между собой в проявлении удали, но и старались найти себе на поле битвы более достойных соперников. Как повествует эпос, легендарный Андемиркан "вступив в битву, выбирал заметные тавры". В другом черкесском предании о герое сообщается, что "он укладывал метким выстрелом выделившихся из сильного войска наездников".

Каждый знатный воин думал не только о красоте своего подвига, но и о достойной смерти. Поэтому для него не безразлично, от чьей руки он погибнет; желательно, чтобы это был такой же храбрый, достойный рыцарь.

Герой старинной историко-героической песни XVI века Ешаноко Озырмес перед смертью вспомнил слова, сказанные им матери: "В те поры как меня доканают, такой же герой, как я, мне подушкою будет". Действительно, когда к смертельно раненому Озырмесу подбежал знатный кумыкский воин, чтобы прикончить его, находчивый Озырмес неожиданным вопросом отвлек внимание врага, вытащил лук из-под бедра и выстрелом из него убил противника, подтащил труп к себе, подложил под голову и умер.

Из под бедра своего стрелу (Озырмес) вытащил,
Тетиву свою натянул,
На грудь ему угодил,
Свалил его (врага) с крупа лошади
Притянул его к себе руками
Себе подобного нарта подложив под голову,
Сошел с белого света
Ешаноко Озырмес.

Очень часто представители черкесской знати гибли во время рыцарских поединков. В основе их лежали два основных мотива: жажда славы и желание первенствовать во всем, прежде всего в проявлении рыцарской отваги и ловкости. Такие поединки были призваны решить спор известных наездников: кому из них принадлежит первенство в ловкости и храбрости.

Другой мотив, часто являвшийся причиной дуэлей в среде дворянства, - вопросы чести. Такие дуэли заканчивались, как правило, неминуемой смертью одного из противников, потому что победитель в любом случае мог поступить с побежденным, как с убитым, т.е. снять с него оружие и доспехи. Подобное обстоятельство для побежденного было связано с таким бесчестьем, что он предпочитал верную смерть. По черкесским обычаям, отнятие у человека оружия равносильно лишению чести. Щепетильность в вопросах чести, сильно развитое чувство личного достоинства и развитый этикет служили причиной конфликтов в среде элиты. С. Броневский сообщает: "Кабардинцы всегда наблюдают в обращении между собою вежливость чинопочитанием соразмеряемую; сколь ни пылки в страстях своих в самом жару споров, происходящих в народных собраниях, они крепятся до поры в пределах благопристойности, пока не дойдет дело до угроз, за коими следующие ругательства нередко развязывают руки вместе с языками. Черкесы грубых и ругательных слов не терпят; в противном случае Князья и Уздени равных себе вызывают на поединок, а незнатного человека нижней степени или простолюдина убивают на месте".

Возможно рыцарские поединки имели под собой древние архаические корни, уходящие в эпоху первобытного общества. В то время, в период межплеменных войн, больше всех подвергались опасности быть убитыми лучшие представители той или иной племенной группы (как правило, вожди, знатные воины). В представлении людей той эпохи, убийца "мог овладеть не только силой, но и личностными чертами, признаками жертвы, в известном смысле превратиться в убитого, чтобы избежать мести с его стороны, ибо самому себе он не станет вредить".

Возможно, с этой мотивацией связан и обычай снимать доспехи и оружие с убитых в поединке воинов. С этой точки зрения становится понятным глубокий смысл поведения героев "Илиады" Гомера, когда древнегреческий воин обряжается в одежды повергнутого врага, или же феодальный обычай пользоваться оружием убитого неприятеля.

До начала XVIII века у кабардинцев бытовал и другой, связанный с поединками, обычай, а именно - отрубания головы. Согласно фольклорным данным, головы отрубали не всем, этого удостаивались знатные рыцари после смерти, наступившей в результате поединка. По обычаю голову убитого врага привозили с собой, привязав ее за "ачэ" (пучок волос на макушке головы) к путлищу седла. Обычай отращивания "ачэ" исчез вместе с обычаем отрубания головы в начале XVIII века, с утверждением у кабардинцев ислама. По преданию, инициатором отмены этого обычая, воспринимавшегося к тому времени самими кабардинцами как "варварский", принадлежал известному политическому деятелю, философу и народному мудрецу Жабаги Казаноко.

У некоторых групп причерноморских черкесов, а также у садзов обычай этот был распространен и в первой половине XIX века. У абхазов мотивация этого обычая была следующая: если голову убитого врага принести с собой и закопать так, чтобы никто не знал места захоронения, то душа убитого, по их представлениям, не могла мстить убийце.

Обычай отрубания головы бытовал в свое время у многих народов и носил в основном ритуальный характер. Так, у тлингитов "встречалась вера в то, что в особое небесное царство попадают души тех, чьи головы были отрезаны врагом. Такая смерть была престижной и, как правило, по изложенным выше причинам постигала только знатных людей".

Черкесы придавали большое значение самому моменту смерти: каждый воин стремился встретить ее так, чтобы вызвать похвалу окружающих. Позором считалось, например, быть раненым или убитым в спину. Такая смерть, по мнению черкесов, не могла считаться геройской. Поэтому распространенный мотив адыгских историко-героических песен - дать убить себя, повернувшись лицом к врагу. В одной из них о погибшем герое сообщается:

Повернулся лицом и дал себя убить
Из Нартыжевых ваш Хаджи золотой
На скакуне Есенеевской породы чей труп привезли
Это Нартыжевых ваш Хаджи маленький.

Определенное различие делалось между убитыми огнестрельным и холодным оружием. В этом плане представляют интерес воспоминания одного из участников Русско-Кавказской войны Н.И. Лорера, сосланного после подавления восстания декабристов на Западный Кавказ. "Раз мы были у палатки Раевского, когда к нему привели горского князя, приехавшего просить о выдаче тел убитых горцев", - вспоминал Н.И. Лорер. Когда Раевский приказал выдать князю просимые тела соотечественников, лежавшие в куче, как дрова, Н.И. Лорер обратил внимание на одну странность в поведении горцев, грузивших трупы черкесских воинов. Горцы отобрали тела убитых пулями: смерть от штыка они считают бесчестною, недостойной в виду бытовавшего мнения, что воин-черкес не имел морального права проигрывать в равном бою, и поскольку пулей можно было убить любого, даже самого храброго воина, постольку такого не осуждали.

На поведение воинов во время сражений большое влияние оказывали такие особенности черкесского менталитета, как острое желание общественного признания и сильно развитый индивидуализм. Об этом выразительно сказал в беседе с Хан-Гиреем известный шапсугский дворянин, неоднократно упоминаемый в русских исторических источниках, Бесленей Абат: "А знаешь ли, наши черкесы, ей богу, храбрее всех народов на свете и безрассуднее; никто их не посылает на войну противу их воли, а сами они спешат навстречу опасности, сражаются, умирают добровольно! Ранят ли их - нет награды; убьют - их семейство никто не призрит; за все, если скажут "храбрый", вот и награда для них! За это одно слово они идут навстречу верной гибели! У других народов совсем не то: там велят, там поневоле идут на войну; награды же так велики, что и трус сделается на время храбрым...".

Анализируя философию черкесского удальства, Б.Х. Бгажноков высказывает мнение, что в основе его лежит взгляд на бой как на спектакль. "Существовал даже институт профессиональных наблюдателей за ходом подобных спектаклей. Это были народные и придворные музыканты, стихотворцы, певцы - джегуако. Без их участия не проходило ни одно сколько-нибудь значительное сражение. Черкесский воин ощущал себя актером. Но играл он не столько перед своими соратниками и даже не столько перед народными певцами, сколько через посредство последних - перед обществом, перед своей референтной группой. Вдохновение, торжество, упоение - такова доминанта сознания, актуальная на период битвы. Не случайно французский дипломат А. Григорьянц один из разделов очерка о традиционной культуре адыгов назвал "Разбой есть праздник".

Действительно, черкесы относились к сражениям как к празднику, торжественному акту и готовились к ним соответственно. По словам Хан-Гирея, "черкесы в день сражения одеваются в самые лучшие одежды, которые вместе с блестящими их шлемами, кольчугами, стрелами и богатыми конскими сбруями представляют прекрасный, разнообразный и величественный вид, которым отборное их воинство отличается".

Некоторые воины выделялись из общей массы тем, что облачались во все белое. Эти всадники демонстрировали особое искусство во время сражения. Только кровь, но не грязь с поля битвы, могла запятнать их белые черкески. Во все белое, во время сражений, одевались также воины, решившие покончить счеты с жизнью. Причины тому могли быть разные, например, смерть любимого человека. Так как самоубийство традиционно осуждалось черкесами, эти люди искали смерти в бою, бросаясь в самую гущу сражений и демонстрируя полное пренебрежение к смерти.

Перед началом сражения народные певцы - джегуако занимали места, возвышающиеся над местностью, где должна была произойти битва. Наблюдая с высоты за ходом сражения, они отражали его затем в своих песнях. Т. Лапинский, ставший очевидцем одного из таких сражений, приводит следующее свидетельство: "Я видел весною 1857 года во время сильной перестрелки на реке Адагум, как один такой бард влез на дерево, откуда он далеко раздающимся голосом воспевал храбрых и называл по именам боязливых. Адыг больше всего на свете боится быть прозванным трусом в национальных песнях - в этом случае он погиб: ни одна девушка не захочет быть его женой, ни один друг не подаст ему руки, он становится посмешищем в стране. Присутствие популярного барда во время битвы - лучшее побуждение для молодых людей показать свою храбрость".

Жырчаго Гиса, участник двух войн, выразил свое мнение о природе мужества следующим образом: "Как я понимаю, мужество вытекает из чувства стыда? Если даже я боюсь и желал бы покинуть сражение, я постесняюсь оставить своих товарищей. Поэтому я говорю: мужество происходит из стыда". Если развить эту мысль, то можно сказать, что мужество происходит из чувства страха. Адыги говорят: "Тот, кто не знает страха, не имеет и стыда". Боясь позора, человек преодолевает естественное чувство страха и тем самым становится способным проявить мужество.

Находясь в обществе, в котором храбрость прославляется и поощряется, а трусость порицается и наказывается, человек строит свое поведение в расчете на норму, которая принята в этом обществе, в его социальной среде. Здесь он становится в некотором смысле "актером", играющим перед своей социальной группой и обществом.

Подобная мотивация, по свидетельству итальянского исследователя Ф. Кардини, была характерна и для поведения европейского средневекового рыцарства: "Все их действия публичны, - пишет он, - поэтому зависят от публики и не определяются индивидуальными намерениями и склонностями, а ориентированы на норму, принятую в соответствующей социальной среде. Поведение рыцаря строится в расчете на зрителей, он исходит из требований, предъявляемых ему заданной ролью: предпочтет попасть в плен, но не будет спешить, покидая поле битвы, дабы никто не заподозрил его в трусости".

В этом отношении интерес представляет аналогичная мотивация поведения черкесских рыцарей средневековья. Героя кабардинского эпоса Ешаноко Озырмеса волнует прежде всего оценка действий даже не своей, а чужой группы. Согласно преданию, во время одного из своих набегов в Дагестан, Озырмес захватил добычу и, оторвавшись от погони, возвращался в Кабарду. Но вдруг он неожиданно поворачивает, возвращается и затевает новое сражение, во время которого погибает.

Бегом если буду возвращаться,
[они] долю стыда мне дадут [заподозрят в трусости], - сказал Ешаноков,
вернулся и жестокое сражение начал.

Черкесское дворянство, девизом которого было "честь и война", выработало свой рыцарский моральный кодекс, так называемый "уэркъ хабзэ" ("уэркъ" - рыцарь, дворянин; "хабзэ" - кодекс обычно-правовых, этикетных норм). Многие его положения, несомненно, вытекают из военного образа жизни и связанных с ним норм поведения. В качестве примера, аналогии культурной морали, связанной с войной, можно привести средневековый японский кодекс чести самурая "Буси-до" ("Путь воина"), с которым "уэркъ хабзэ" имеет некоторые параллели.

Неотъемлемой частью рыцарского образа жизни, как уже отмечалось выше, были поединки являющиеся следствием возникающих в среде высших сословий конфликтов, касающихся чести, а также неустанного соперничества в среде элиты. Однако это "соперничество не нарушало солидарности элиты как таковой, солидарности, распространявшейся на врагов, принадлежащих к элите".

Черкесское понятие дворянской вражды предполагало взаимное уважение противников с соблюдением всех этикетных норм. В этой связи примечательно предание, записанное профессором Джамалдином Коковым со слов знатока адыгского фольклора Гукемуха Абубекира Махмудовича: "Князья Атажукин и Коноков были во вражде. Ближайшая встреча должна была кровью определить сильнейшего и правого. К тому времени Коноков, будучи хаджретом, "переселенцем", жил на Кубани. Как-то Атажукину в один из походов довелось быть со своими спутниками во владениях Конокова и пожелал он об этом известить хозяина, чтобы не упустить случай помериться силой. Коноков не замедлил со своим отрядом выехать навстречу Атажукину. Впереди всех с ружьем в руках на неоседланном коне мчался юноша, сын Конокова. Указав на стремительно приближающегося к князю Атажукину мальчика, слуга последнего, отличный стрелок, навел винтовку на него. Но Атажукин не велел стрелять, дабы не смешивать "кровь и молоко". Между тем, тот подоспел и выстрелил в князя. В завязавшейся битве погибли и князь Атажукин и двое сыновей Конокова. Трупы их были доставлены в аул Конокова. В кунацкой тела молодых княжичей положили на почетном месте, а убитого князя Атажукина - близко от входа.

Зайдя туда, княгиня Конокова без слез погладила по голове своих сыновей и сказала: "Вы достойно умерли, дети мои, не зря отдали свои молодые жизни". Повернувшись к трупу Атажукина, она добавила: "А князя перенесите на почетное место. Ведь он же гость здесь".

Славу рыцарю приносила не только победа, но и поведение в бою. Мотивация поведения включала уважение к противнику, собственное достоинство, гуманность, причем предполагалось, что противник ответит тем же самым. Весь этот комплекс предполагал предоставление сопернику по возможности равных шансов.

Например, если во время боя один рыцарь терял лошадь, то другой тоже должен был спешиться. Убитого соперника уорк должен был положить на спину, укрыть буркой и сообщить его местонахождение родственникам убитого. Если это невозможно было сделать, его тело следовало предать земле.

Жажда подвигов, неуемное желание первенствовать часто возбуждали ревнивое отношение к подвигам и славе других рыцарей. Чужая слава не давала покоя черкесскому воину и часто становилась источником кровной вражды и поединков.

Хан-Гирей по этому поводу писал: "...прекрасные стремления к прославлению? заставляют черкесов делать с истинным самоотвержением добро и защищать невинность. Но эта благородная черта, к сожалению, часто обезображивается, так сказать, косвенными понятиями черкесов о славе: они ... проливают потоки крови, подвергают свою жизнь опасности, и все это лишь для приобретения воинственной славы, не приносящей никакой пользы отечеству, отвергаемой богом и законами человечества".

Именно слава погубила Андемыркана, как и многих других известных в истории Черкесии личностей. Так, например, в родословной кабардинских князей XVII века о смерти сына князя Темрюка Идарова сообщается: "А Мамстрюк добр был собою гораздо и дороден, и боялись ево многие в Кабарде, в зависти ево и убили".

Как только, образно выражаясь, "на сцене" появлялась яркая личность, выдающаяся своими качествами, у нее тут же возникало множество врагов, стремящихся оспорить известность. Поэтому черкесы считали, что у достойного мужчины должно быть много врагов. При этом у достойного человека должны быть достойные враги. Если перефразировать известную поговорку, то черкесы подходили к оценке личности человека по принципу: "Скажи мне, кто твой враг, я скажу тебе, кто ты" или же, выражаясь словами Ф. Ницше; "Вы должны гордиться врагами: тогда успехи их будут и вашими".

Так, герой преданий кабардинский князь Алиджуко сын Шолоха во время странствий по черкесским землям всегда после приветствия задавал один вопрос: "В вашей земле есть кто, если дружить, чтобы достойным другом был, если враждовать, чтобы достойный врагом был?".

Вражда по понятиям черкесов носила элитарный, сословный характер. Официально враждовать могут люди одинакового социального происхождения. Любопытное обстоятельство приводится в кабардинском предании, записанном адыгским просветителем К. Атажукиным: когда князь узнал о любовной связи своей жены с его подвластным табунщиком, то решил обоих наказать. При этом другой князь, его друг, сделал ему замечание "соглашаясь с тем, чтобы жена... была наказана, решительно отверг, чтобы любовнику ее было сделано какое бы то ни было насилие, так как это могло означать, будто человек такого низкого происхождения может оскорбить его...".

Соответственно, по понятиям черкесов, дуэли или поединки могли происходить только между людьми равного социального статуса. Дворянин не мог вызвать на поединок князя, а крестьянин - дворянина. В таких случаях, для защиты своей чести, обиженная сторона имела право обратиться в третейский суд. Поединки обычно проходили без свидетелей, в поле, около какого-нибудь кургана. Как сообщается в старинной кабардинской песне "Сетования Боры Могучего", однажды какой-то незнакомец вызвал старого дворянина Бору из дому и назначил ему "встречу на кургане".

Бора старый злой, - говоря
Вызывает меня кто-то,
Кто бы ни вызывал - всегда выхожу
Встречу на кургане [он] мне назначает.

В нартском эпосе поверженный наземь Сосруко, обращаясь за отсрочкой к Тотрешу, говорил: "Харама-курган - место нашей встречи...".

Согласно фольклорным данным, черкесам были известны несколько видов поединков. Обычно дворяне предпочитали драться верхом и спешивались только в том случае, если по причине полученных ран не могли держаться в седле. Поединок проходил следующим образом: противники скакали верхом навстречу друг к другу, делали при сближении по одному выстрелу из ружей и, в случае промаха, начинали рубиться шашками.

Известен и другой способ проведения поединка: на земле расстилали бурку и становились на разные ее концы. Поединок проходил на кинжалах, при этом нельзя было колоть,