К истории военного отходничества у адыгов. Хотко С.Х.

К истории военного отходничества у адыгов
Автор: Хотко С.Х.
05.04.2008

Военное отходничество — одно из сущностных проявлений адыгского сообщества и адыгского образа жизни. Непрерывная традиция военного отходничества, а также его масштабность, когда за пределами Черкесии складывались целые государства, основывались династии, пиратские и рыцарские республики, была возможна исключительно в рамках необычной социальной организации адыгов.

Культ воина-всадника разделяли все слои общества. Отсутствие деспотизма и кастовых запретов, с одной стороны, обилие коней и оружия, и постоянная внешняя угроза, с другой стороны, делали всех или почти всех адыгов профессиональными солдатами. В свою очередь, благородство обычаев и влияние утонченного этикета превращали этих профессиональных солдат в рыцарей, исповедующих чрезвычайно ригорический кодекс чести, предпочитающих плену смерть на поле битвы.

Подавляющий милитаризм равнинной аристократической Черкесии дополнялся огромной массой горных адыгов, социальная организация которых представлялась подавляющему числу наблюдателей демократической. В горах Черкесии институт княжеской власти не действовал. Несмотря на это здесь проживало большое число князей, властные прерогативы которых основывались на зыбком фундаменте персональной популярности, воинских талантах, безупречности в следовании хабзэ.

В Абадзехии, Шапсугии и в Натухае были свои развитые воинские сообщества с тем лишь отличием, что они не покрывались этикеткой «уорк». Горец, приведший из похода пленников, в одночасье превращался в феодального сеньора: он мог «посадить» своих пленников на землю, делая их крепостными крестьянами. И они не подчинялись никому, кроме него. Другое дело, что господство или феодальность горца носили очень часто мимолетный характер: большинство новоявленных «господ» предпочитало тут же сбывать рабов в Турцию.



В целом, отсутствие верховных правителей и верховных священников в Черкесии сопровождалось чувством отчужденности: каждый, принадлежащий к народу, переживал войну с внешним противником либо междоусобный конфликт как свою личную войну.

В 1501 г. в Венеции был опубликован отчет Джорджио Интериано «Быт и страна зихов, именуемых черкесами». Автор находился среди адыгов всю последнюю четверть XV в. и хорошо знал реалии местной жизни: «Они постоянно воюют с татарами, которые окружают их почти со всех сторон. Ходят даже за Босфор вплоть до Херсонеса Таврического… Охотнее всего совершают походы в зимнее время, когда море замерзает, чтобы грабить жителей скифов»1.

Отчет Интериано подтверждают и материалы крымско-русской переписки. Характерно сообщение о нападении черкесов за тот же 1501 г.: «К Азову, сказывают, приходили Черкасы с четыреста человек. И Черкасы, пришедшие к городу за пять верст, да стали в таи, а тридцать человек к городу послали. И те, ехав под Азов, да животину отогнали. И Азовские казаки Ауз Черкес и Карабай, а всех их человек двести, да за теми Черкасы в погоню пошли, которые у них животину отогнали; и те их примчали на своих товарищов, где они стояли и черкасы Азовских казаков побили сказывают человек с тридцать, а Ась Черкас и Карабая сказывают тут же убили»2. Это сообщение отражает характерную тактику черкесов в набеге — обманное отступление или ложное бегство. О применении этого приема черкесами в период Кавказской войны писали многие авторы — Спенсер, Камерон, Бларамберг, Швецов и др. Еще одно важное обстоятельство, очевидное по этой переписке, это наличие черкесов-наемников (в тексте — казаков) в Азове: они предводительствуются неким Ауз Черкесом, чье имя и прозвище выдают в нем адыга. Второй командир — Карабай — по-видимому, татарин. Интериано говорит о регулярном и частом характере черкесских набегов.

В 1501 г. еще один русский источник (посол Ф. Ромодановский) сообщает из Крыма: «Сын турского (султана) Махмет Салтан кафинской сее весны посылал ратью людей своих на Черкасы триста человек, да двести человек Черкас с ними ж ходили, которые у кафинского служат, а царев (т. е. ханский) Муртозин сын с Азовскими казаки с ними ж ходил вместе на Черкасы (наверное за эту акцию и пострадал осенью Ауз Черкас — С. Х.); и Черкасы Турков всех да и Черкас тех Кафинского Салтана людей побили; а Муртозин сын утек, а людей у него многих побили»3.

В двух приведенных отрывках фигурируют черкесские наемники: так, только у Мехмеда, сына османского султана Байазида II, занимавшего пост наместника-бейлербея Крыма с резиденцией в Каффе, находилось на службе двести черкесских всадников. Найм черкесов был выгоден с той точки зрения, что они были враждебны татарам, которые часто интриговали против османского наместника. Черкесы были единственным противником, наносившим крымским татарам частые поражения. Как раз это обстоятельство усиливало в глазах бахчисарайских ханов и кафинских бейлербеев предпочтительность найма телохранителей из числа адыгов. Эд. Спенсер в этой связи писал: «Вероятно, черкесы, которые на протяжении веков вели полувоенный, полубандитский образ жизни и бывшие одновременно телохранителями султанов Египта, Турции и Крымских ханов, были известны окружающим народам под этим названием (Kassack), которое давалось каждому племени, ведшему такой образ жизни»4.

Найм солдат в Черкесии был предопределен превосходством адыгов как всадников. Это превосходство складывалось в трех аспектах: 1) более качественной была кавалерийская подготовка (искусство верховой езды, копейного боя, фехтования); 2) неизмеримо более качественные оружие и доспехи; 3) адыгейские породы коней идеально были приспособлены к конной войне.

Вместе взятые, эти аспекты привели к той ситуации, когда сами крымские татары признавали преимущество черкесской конницы. Дм. Кантемир, прекрасно знавший и тех, и других, писал следующее: «Черкесы всегда изобретают что-нибудь новое в своих манерах или оружии, в которых татары подражают им так пылко, что черкесы могут быть названы французами в отношении татар. Их страна является школой для татар, из которых каждый мужчина, который не обучался военному делу или хорошим манерам в этой школе, считается «тентеком», то есть нестоящим, ничтожным человеком. Эти люди настолько храбрые, что, по уверению самих татар, насколько десять крымцев сильнее пятнадцати буджакан (то есть ногайцев), настолько пять черкесов сильнее десяти крымцев»5. Отзыв Кантемира относится к первой четверти XVIII в. Ему вторит астраханский губернатор Артемий Волынский в донесении Петру I за 1720 г.: «Только одно могу похвалить, что все такие воины — каких в здешних странах не обретается, ибо, что татар или кумыков тысяча, тут черкесов довольно двухсот»6. Аналогичен отзыв из издания 1912 г., посвященного трехсотлетию дома Романовых: «Зато все эти племена отличались храбростью, и в бою, по отзыву русских, сотня черкесов стоила тысячи татар»7. Подобное сопоставление, когда сотня или две сотни черкесской конницы приравнивались к тысяче татар, отмечается у многих европейских и русских авторов XVIII-XIXвв. Первый отчет этого рода содержится у того же Интериано: «…горсточка черкесов обращает в бегство целую толпу скифов, так как черкесы гораздо проворнее и лучше вооружены, лошади у них лучше, да и сами они выказывают больше храбрости»8.

Еще один весьма яркий отзыв содержится у Джеймса Камерона, офицера британского флота. В 1839 г. в Тифлисе шотландец стал свидетелем великолепного рыцарского турнира, на который съехались представители Кавказа, Ирана и Турции. «Этот турнир, — писал Камерон, — проводится ежегодно и те, кто желает воскресить древние сцены рыцарства в Англии, могут с пользой для себя посетить грузинскую столицу и взять несколько уроков в очень опасном, но благородном искусстве копейного боя и турнира. Турнир был великолепен, сверх всяких похвал, и включал, среди прочих поединков, блистательную дуэль между двенадцатью татарскими ханами и беками в позолоченных пластинчатых доспехах на черных конях, с одной стороны, и равным числом черкесских князей и предводителей в ослепительных изысканных кольчугах на белых боевых конях, с другой стороны. После жестокой схватки победу провозгласили для последних — шестеро из их числа до конца удержались в своих седлах, в то время как все татары до последнего человека были сбиты с коней и повержены; несколько из них, а также два или три черкеса были сильно ранены в ходе поединка»9.

Политическая нестабильность, общее состояние тревоги, междуусобные столкновения — вот те обстоятельства, которые воспитывают человека, готового рисковать на чужбине ради денег и уважения среди себе подобных. Предложенная схема военного отходничества справедлива для большинства этносоциальных групп Европы, Ближнего Востока, Северной Африки. Но она перестает действовать, т. е. рационально объяснять природу наемничества в таких странах, как Шотландия и Черкесия. Схожесть обычаев, нравов, военной культуры, антропологического типа убеждает нас в том, что эти два народа из одного источника: их древнейшие и даже раннесредневековые этногенетические корни тесно переплетены.

Британские путешественники, побывавшие в Черкесии, отмечали схожесть социальных устоев. «Фактически — писала миссис Харвей, — зависимость в Черкесии очень сильно напоминает клановую систему старой Шотландии: каждый человек гордится связью со своим вождем, а вождь считает себя обязанным защищать своих подданых и мстить за причиненные им обиды»10.

Этнокультурный облик черкесов вызывал в современных им шотландских наблюдателях чувство большой симпатии ко всему черкесскому. М. Ю. Лермонтов, который вполне осознавал свое шотландское происхождение, буквально восхищался черкесами, их страной и культурой. Его поэма «Измаил-бей», а также «Черкесы» и еще ряд произведений являются памятниками героической эпопеи борьбы адыгов за независимость. В качестве эпиграфа поэт заимствовал черкесскую тему из Байрона: «Так шествовала по земле дочь Черкесии, прелестнейшая птица Франгистана». Коллекция черкесского оружия и доспехов имелась у знаменитого Вальтера Скотта, воспевавшего горцев Шотландии. В его романе «Талисман» содержится превосходное описание мамлюков Саладина — черкесов и грузин. Филипсон, русский генерал шотландского происхождения, командующий Правым флангом, в своих мемуарах открыто восхищался черкесскими всадниками и оружием; он одним из первых создал специальную работу по истории черкесов. Среди шотландских специалистов по Черкесии фигурируют: Роберт Лайэлл, Джеймс Камерон, Д. Уркварт. Последний был наиболее непримиримым противником России на Кавказе — много раз бывал в Черкесии, активно и успешно лоббировал черкесские интересы в парламенте и правительстве Великобритании. Переживал за черкесов и их борьбу лично: покупал за свои деньги оружие и припасы и посылал в Черкесию.

Непосредственное обращение к истории шотландского военного отходничества и сравнительный анализ его природы с причинами черкесского найма, позволяет точнее представить себе этносоциальную заданность этого феномена.

Шотландский найм, начавшийся еще в римскую эпоху и не прекращающийся по сей день, имел сильнейшие наибольшие всплески как раз в те годы, когда жители этой горной страны не были потревожены ни войной, ни мором. Благополучная, сытая Шотландия поставляла гвардейцев к различным европейским дворам — от французского до византийского. Так, в армии никейских императоров XIII в., реанимировавших византийское могущество, отмечается большое число шотландцев. Шотландские материалы убеждают нас в том, что наличие или отсутствие куска хлеба на столе не являлось критерием, определяющим интенсивность найма. Найм по-шотландски — отнюдь не стремление выжить и обогатиться за счет воинских навыков и своей меньшей боязни в сравнении с английскими или континентальными обывателями. Это несравненно в большей степени продолжение своего образа жизни, проявление рыцарской ментальности. Жажда подвигов, стремление реализовать себя как героя, своеобразная игра перед своей референтной группой — вот что устремляло шотландца в долгий поход. Огромное богатство в одночасье посещало горца Каледонии и столь же бездумно его оставляло: оно не являлось предметом забот и тем более целью. Зато быть увенчанным упоминанием имени и поступка в народной поэзии составляло величайшую награду. Как видим, большим заблуждением было бы считать горскую, в данном случае — шотландскую и черкесскую — склонность к войне, набегу, долгому походу и военному отходничеству следствием нерадивости в земледелии либо воображаемого низкого уровня в культуре жизнеобеспечения.

В преломлении к черкесской теме это означает неизбежность полемики с теми, кто до сих пор склонен видеть причины Кавказской войны в «бедности» черкесов. Как раз в противоположность обычной схеме, когда нищие грабят богатых, в случае с адыгами, убыхами, абазами и вайнахами мы имеем необычную картину: жители благодатного климата и ландшафта, имеющие в изобилии всевозможные продукты, лучших коней, одежду и прочее, не задумываясь бросали вызов лучшим армиям мира — российской и османской. Непрестанные кавалерийские рейды черкесов на протяжении Кавказской войны были в тонкостях отработанной тактикой борьбы.

Одним из значимых аспектов, повлиявших на склонность адыгов к военному отходничеству, стал нартский эпос. Адыгейский ребенок вырастал в мифе, примеряя его на себя, подражая поступкам героических всадников-нартов. Эти легендарные персонажи воспринимались в качестве предков, их деяния оценивались как достойные подражания. Вся жизнь нарта проходит в походе-войне. Можно сказать, что сказания о них являлись своеобразным учебным пособием по военному отходничеству. Все нартские подвиги совершаются далеко за пределами родины, в которой им самим никто не угрожает. Они ищут достойных себе врагов и орошают их кровью берега Дуная и Индыла-Волги. Влияние эпоса на мировосприятие средневекового адыга было всепоглощающим: оно сопоставимо лишь с воздействием церкви в монотеистических обществах.

Один из центральных персонажей нартского сообщества — Сосруко — своеобразный эталон канонических качеств адыгского рыцаря. И, если совокупная информация эпоса ориентировала слушателя-воспитанника вовне, за границы Черкесии, то весьма характерно, что первая письменная фиксация имени Сосруко встречается в хронике Ибн Ийаса в начале XVI в. Так звали черкесского эмира Susruk-bey из свиты султана Кансава ал-Гаури11. Это означает знакомство черкесских мамлюков XV в. со сказаниями о нартах, и многие из каирских аристократов, родившихся в Адыгее, могли сказать о себе, что повторили путь Сосруко, Бадиноко, Ащэмэза, Орзэмэса, Тлепша и других богатырей древности.

Надо отметить, что не только эпос о нартах, но и вся мифорелигиозная система адыгов была насыщена темой войны. Адыги поклонялись богу похода — Зекотху. Перед отправлением в набег, либо вообще на битву опытные в делах культа люди устраивали священнодействие, целью которого было заручиться поддержкой божества. Священнодействие среди прочего включало в себя гадание: вверх пускалась стрела и в зависимости от того, как она ляжет, определяли, каким будет исход предприятия. Если грозила неудача, то черкесы все равно отправлялись в поход, но с предчувствием поражения.

С богом войны был тесно связан культ меча. В древности и средние века на Западном Кавказе меч занимал ключевое положение в отправлении культа бога войны. В широком историческом плане культ меча и поклонение мечу отмечается у большинства северо-причерноморских и северокавказских всаднических сообществ.


Культ меча у черкесов был одним из самых важных мистических атрибутов войны, похода и военного отходничества. Оружие и доспехи как в реальной жизни, так и в эпосе представляют собой важнейшую ценность. «Смерть наездника в бою, — цитировал В. А. Потто черкесскую пословицу, — плач в его дому, а потеря оружия — плач в целом народе». К. Х. Яхтанигов в соответствующем разделе своей книги (раздел он озаглавил «О мечах божественных») отметил, что в черкесской традиции обожествлялось и возвеличивалось не всякое холодное оружие, но обязательно меч — маисэ, или джатэ, что объясняется тенденцией фольклорно-эпического материала к возвышению, к усилению понятий, связанных с именем героя». Здесь стоит заметить, что обязательное упоминание меча в руках древнего героя сугубо исторично: сабли и, тем более, шашки вошли в употребление в средние века — приблизительно с VIII в. В реальной жизни в Черкесии нового времени (XVI в. — первой половины XIXв.) культ оружия был связан с саблей. Трепетное отношение к некоторым избранным клинкам, доставшимся, как правило, в виде трофея после похода на татар, калмыков или османов, было сопряжено с наделением их мифическими, легендарными функциями. Сохранение этих «мечей» как бы ограждало Черкесию и отдельные роды, где они хранились, от военного поражения. Когда речь заходила о почитаемом клинке, присутствующие обязательно вспоминали Всевышнего. Оружием клялись, его обмен закреплял соприсяжные отношения между родами.

Упоминание в песне — высшая награда для черкеса. Другая важная награда — это повышенные почести и знаки внимания во время пиршеств, игрищ, народных собраний. Среди подобных знаков — поднесение почетной чаши или рога для питья. Эта так называемая «чаша героев» выделяла всадника и ставила его в круг избранных. Чаша являлась знаком высокого ранга в средневековой Черкесии. Обретение чаши было чрезвычайно сильной мотивацией для адыгского клана. Весьма характерно, что именно чаша стала важнейшим элементом черкесских мамлюкских гербов. Ее изображение мы находим на доспехах черкесского периода (1382-1517 гг.) — в том числе на нащечниках и на налобнике конского доспеха12.

Изображение чаши и сама чаша являлись в среде древних западнокавказских обществ неотъемлемым атрибутом аристократизма, элитарного образа жизни и всаднической культуры. В адыгском эпосе постоянно фигурируют богатырские кубки, чаши, роги для питья, которые подносятся наиболее отличившимся всадникам. В меотских курганах известны священные сосуды. На золотой пластине из Карагодеуашха «царь» приобщается к власти через принятие из рук богини ритона. Очень часто встречается изображение ритуального сферического сосуда13. Чаша рассматривалась как престижный трофей: в зихском кургане I в. до н. э. обнаружена чаша, посвященная Аполлону из Фасиса. «Находка такой чаши на Северном Кавказе, — пишет Г. Р. Цецхладзе, — говорит о том, что храм Аполлона в I в. до н. э. был разграблен племенами, жившими тогда на Кубани, а чаша похищена»14. В песне и предании о Худаберде Азапше чаша также фигурирует в качестве ценного трофея. Азапш публично похищает у крымского хана золотую чашу, усыпанную алмазами15.

В Черкесии в каждом знатном доме обязательно имелись золотые и серебряные чаши, передававшиеся по наследству. Значимость рогов для питья подчеркивается их частым присутствием на мамлюкских гербах. Бжедуги, где бжъэ «рог», дыгъуэн «воровать», получили свое имя из-за того, что, по преданию, представители этого клана похитили у своих противников роги для питья. Как видим, подобное, едва ли не сакральное, отношение к чаше имело у адыгов древнюю традицию.

Аристократия всадничества формировалась не на основе знатности и формальной социальной значимости, но в строгих критериях мужественности и той храбрости, которую черкес проявлял на поле битвы. Тренированность, доспехи, владение мечом, экстерьер коня были важны, но отступали на второй план. Другое дело, что наибольшие храбрецы, которым еще везло и они уцелели после многих боев, обладали всем наилучшим из комплекса вооружения воина-всадника. Почти всегда безграничная храбрость сопровождалась безграничной щедростью. Черкес-аристократ не жертвовал своим конем и оружием, но все прочее и, особенно, одежду раздавал своим друзьям, родственникам, клиентам.

Военное отходничество адыгов было самым непосредственным образом связано с традицией мореходства. Горцы Западного Кавказа преуспевали в качестве пиратов с древнейших времен. Античные, генуэзские, османские и русские источники оставили нам достаточно развернутое описание зихского, черкесского и абазгийского пиратства. Можно предположить, что черкесы проникали в Египет на собственных кораблях. В свою очередь, каирские черкесы имели сильный флот и свободно проникали в Черное море. В отличие от тюркских мамлюков, никак не проявивших себя на море, черкесы контролировали Восточное Средиземноморье, грабили Кипр, Родос, сражались с португальскими корсарами на Красном море и у берегов Индии.

Захват Кипра, важнейшей операционной базы европейских корсаров, стал самым отчетливым проявлением тесной связи черкесов с морем. Если в предшествующее столетие, особенно в середине его, Мамлюки-Калауниды беспомощно взирали на акции кипрских Лузиньянов, терроризирующих левантийское побережье, то с приходом к власти в Каире адыгских горцев во главе с Баркуком Египет стал преуспевать в морских столкновениях. Уже в 1410 г. черкесы опустошают южные порты Кипра — Фамагусту и Лимасол. В 1424 г. они повторяют пиратский рейд на остров. И если первое нападение было до известной степени неожиданным, то второй рейд ожидался. Тем не менее, кипрские франки, сами имевшие сильные флот и располагавшие поддержкой пиратских флотилий с Мальты, Корсики, Сицилии, не отважились встретить мамлюков в море. Захват острова, осуществленный в 1426 г. черкесским адмиралом Иналом ал-Алайи, также мог быть предотвращен, если бы франки дали черкесам сражение на море16. Видимо, мы слишком мало знаем о могуществе черкесских пиратов, которым уступали дорогу признанные морские разбойники — киприоты, греки, генуэзцы, венецианцы, корсиканцы. Ни разу не встретили черкесские корабли и рыцари ордена св. Иоанна, обосновавшиеся на скалистом Родосе и до прихода черкесов непрестанно грабившие мусульман и на море, и на побережье Сирии, Палестины, Египта. При султане Джакмаке черкесы дважды опустошали Родос. Пиратская западнокавказская традиция, привнесенная в Восточное Средиземноморье, оказалась способной подавить сопротивление местных пиратов.

Свободный проход через Босфор и Дарданеллы был обеспечен союзническими отношениями с Византией. Единственные, кто мог помешать черкесскому мореходству на пространстве от Туапсе до Александрии, — итальянские морские республики. Но Генуя и Венеция были зависимы в экономическом отношении от Каира. Они являлись коммерческими агентами черкесских аристократов как в Египте, так и на их родине — в Черкесии. На генуэзскую эпоху падает пик черкесского пиратства: в Керченском проливе вблизи штаб-квартиры генуэзцев — Каффы — западнокавказские горцы на своих «кухах» грабили коммерческие галеи. Таким образом, плаванию черкесов по Черному морю никто не мешал и, в большинстве случаев, не был в состоянии помешать.

Примечания

1Интериано Дж. Быт и страна зихов, именуемых черкесами //Адыги, балкарцы, карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. Нальчик, 1974. С.50.

2 Сборник Русского исторического общества (далее - РИО). Т.41. СПб., 1884. С.263.

3 Сборник РИО. Т.95. М., 1892. С.516.

4 Spencer Ed. Travels in the Western Caucasus. Vol. 1. L., 1838. P. 18-19.

5 Цит. по: Аталиков В.М. Страницы истории. Нальчик, 1987. С. 140.

6 Цит. по: Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в XVI-XIX веках. М., 1958. С.64.

7 Россия под скипетром Романовых, 1613-1913. М., 1990. С.166.

8 Интериано Дж. Указ. Соч. С.50.

9 Cameron J.P. Personal Adventures and Excursions in Georgia, Cir Cassia, and Russia. Vol. 1. L., 1845. P. 113.

10Harvey. The Turkish Harems and the Circassian Homes. L., 1878. P. 246.

11Ibn Iyas al-Hanafi. Journal d'un bourgeois du Caire, traduit en fransois et annote par Gaston Wiet. Paris, 1957. P.58.

12Горелик М.В. Монголо-татарское оборонительное вооружение вт. пол. XIV— нач. XV вв. //Куликовская битва. М., 1983. С.268.

13Анфимов Н.В. Религиозные верования у меотов. С.114.

14Цецхладзе Г.Р. Греческое проникновение в Восточное Причерноморье //Вестник древней истории. 1997. № 2. С.103.

15Кардангушев З. Песня Худаберда Азапша //Эльбрус. 1999. № 1. С.226-227. 16 Darrag A. L'Egypte sous le regne de Barsbay (1422-1438). Damas, 1961. P. 259-261.